Я стою у окна. Наверное, в общей сложности я простояла у того окна около года. На мне фланелевый халатик и вязанные шерстяные гольфы. На руках у меня Настя. Я пою ей длинную песню - без слов и практически без музыки - тихо и ласково вою. Кудрявая головушка ее доверчиво лежит на моем плече, она засыпает, медленно, сладко. Я развлекаю мою куколку-мяукалку, а окно развлекает меня. Окон два - в комнате и на кухне. Но за кухонным окном - лоджия, козырьком и перилами съедающая кругозор, а окно комнаты - большое и свободное! А в комнате - пять углов, да, так-то!
Окна выходят на север. Дальше города еще нет. Пока нет. Лишь объездная дорога огибает край микрорайона. На холме - взаправдашний дремучий лес, над ним - неиспорченное желтизной фонарей свободное небо. Далеко-далеко - за лесами - чуть виднеется отсвет огней еще одного города, маленького, нанизанного на железную дорогу, тянущуюся с запада на восток по бескрайней России, где в каждой малосемейке у каждого окна стоит по худенькой женщине с грудным ребенком на руках. Я слегка приплясываю, мягко перенося центр тяжесть - своей и куколки Насти - с одной ноги на другую. Боже, какая я молодая! В моих темных волосах едва-едва начали появляться, как пена на волнах, барашки седины. Мне часто беспричинно грустно, я часто плачу «молочными» слезами кормящей матери.
За окном, по темной дороге бегут цепочки огней. По два - машины, по четыре - автобусы. Остановка метрах в ста от дома. Я загадываю: если вот в этом автобусе едет Булджер, то через семь минут он откроет дверь ключом и уже в прихожей начнет болтать сам с собою, со мной и даже со спящей Настей. Потом пойдет на кухню и поговорит с ужином. Потом включит телевизор и - пиши пропало! - закричит как резанный на телеведущих, советуя им - как быть, как жить и что говорить. Булджер работает за городом, он ушел с Завода и устроился на птицефабрику. Несмотря ни на что - мы всегда сыты. Он постоянно приносит домой «некондицию» - яйца и цыплят. Некондиционные яйца почему-то имеют форму шариков для пинг-понга. Цыплята - высокорослые дистрофики. Стоит все это копейки. Идет период, когда все «выделяют», «достают», в пустых магазинах стоят очереди за всем, что ни попадя. Газеты пестрят объявлениями об обмене одних товаров на другие, удивительными по абсурдности. Исчезли самые простые вещи. В соседнем кафе вместо стаканов - майонезные баночки.
Праздничные наборы включают по банке тушенки, рыбных консервов и шпрот, упаковке соевых конфет, кило гречки, банке сгущенки, жестянки кофе «Пеле» и пачке чая со слоном. И какой-нибудь экзотический фруктовый компот-ассорти из Болгарии или Венгрии.
Но нам не страшен серый волк, мы взяли садовый участок. Учимся выращивать овощи. Я переписываюсь с собственной бабушкой, та дает мне советы по приготовлению чего-то из ничего-то. Каждому поколению в России случается поголодать, покрутиться, и это не беда - лишь бы не было войны. Слава Богу, вывели войска из Афганистана, мир, мир!. И город растет, как на дрожжах, везде строится жилье. Особенно много сдается малосемеек. «К 2000 году - каждой семье - отдельную квартиру!»
Надо спешить - уже 1991 год! Еще социализм. (Мне выделили клубок ниток - ярко-красных. Я вяжу для Насти шарфик, варежки и носочки. Распускаю кофту и вяжу ей шикарные брючки-клёш). Выделили и черно-белые туфли (их и ковровую дорожку в придачу я поменяла по объявлению на шифонер). А еще мне запоздало презентовали за былую активную комсомольскую работу духи «Клима». Булджеру они не понравились, он зафыркал, так они и простояли.
Ежедневно я старательно - еще не наигралась в хозяюшку - мою всю нашу маленькую квартирку, пока Настя спит на еще не застекленной лоджии в коляске. Готовлю из чепухи ужин мужу. Любимые запеченные «треугольнички» из толченой вареной картошки с начинкой из капусты, лука и соленых огурцов. С ложкой сметаны - пища богов! Я запросто делаю плавленый сыр - почти настоящий, а вот наш придурочный сосед Серега вообще извернулся - лепит из такого «свойского» сыра красную икру с добавлением селедки и моркови. Налепит, включит цветомузыку, и сидит со своими шикарными бутербродами и бутылкой беленькой. Серега нескрываемо хочет вновь жениться на хорошей девушке, но почему-то никуда на поиски жены не ходит, сидит в своей квартире, как паук в паутине, ждет.
Под самыми нашими окнами идет железная дорога-узкоколейка. По ней регулярно возят на ТЭЦ составы с торфом. Я люблю смотреть на поезда, даже на такие.
Однажды в новогоднюю ночь - на 1992 год - машинист такого состава держал путь мимо наших окон ровно в полночь. И что есть мочи загудел-засигналил, отдавая салют всем добрым людям! От этого гудения проснулись и завизжали все младенцы в нашей малосемейке, перекрывая рев паровоза и бой курантов!
Настя растет очень спокойным ребенком. Это позже в ней проснулись дивно шумные, экстравагантные и энергичные гены Булджера, а младенцем она была игрушечным, мало плакала, много улыбалась, крепко спала. Каждый ее «тихий час» в любую погоду я тепло ее укутывала и вытаскивала на лождию. Там она и спала в ватном одеяле и пуховой шапочке час - а то и полтора дважды-трижды в день. Услышав ее мерное посапывание, я бежала до магазина - за хлебом, молоком и чем-нибудь еще, что еще удастся урвать у жизни, если очереди не будут слишком длинными. (Но колбаса, масло, мука, крупы, вино и табак, мыло, стиральный порошок и зубная паста - продаются без очереди по талонам).
И вот однажды, вернувшись из магазина, я обнаружила, что замок заело, и я не могу открыть дверь ключом. Обливаясь холодным потом и слезами, я так и сяк пыталась справиться с замком, думая в ужасе, что скоро Настя проснется - в коляске на открытой лоджии девятого этажа. Я заплакала в голос. Выглянули бабушки. Сначала они пытались поковырять замок сами. Принесли свои ножи, отвертки. Полдень. Мужчины все на работе. Позвать на помощь некого.
Тогда они под руки привели цыгана Василия с первого этажа, на подгибающихся ножках, с апостольскими глубокими грустными глазами и белой бородой. С топором, зажатым в коричневых руках. Бабки держали своего кумира под мышки, чтоб он не упал от старости и слабости. А кумир в два счета отжал топором замок так, как будто всю жизнь только этим и занимался! Бабки потащили Василия восвояси, напоследок взяв с меня его гонорар - три рубля. Я кинулась на балкон. Настя все так же мирно спала.
Огромный дом то и дело принимал новых жильцов - на северной стороне в семьях рождались первые, вторые и третьи дети, хоть и прибавляя забот, но приближая получение родителями квартир. Я не успевала запоминать имена. И то и дело под окнами от подъезда малосемейки отходили похоронные процессии. Южная сторона, где жили бабушки, таяла от теплого солнца, как будто была заселена снегурочками. Умер красивый старый цыган Василий, умирали одна за другой его подружки. Старушками становились «бабы в самом соку», размениваясь и разъезжаясь с взрослыми детьми, дети взрослели и росли, и только торфяные составы отстукивали по рельсам время. Больше белых барашков на моих волосах. Булджер отпустил усы и бороду, став похожим на толстого абрека. Настя учит стихи для детсадовского утренника. Я пишу этюды у окна: небо, холмы и дальний синий лес.
