Софи расклеивается,совсем как картонный домик под дождем.Хотя Софи всегда расклеивается,не так ли? На людях я просто стараюсь быть такой себе на уме-чтобы не отвлекаться на слишком личное.Не расклеевшейся я бываю наедине с любимым делом-ну и вообще,когда я занята чем-то стоящим:это как раз тот случай,когда процесс затеян ради процесса,а результат(если материален) является лишь свидетельством того,что процесс имел место).
Виделась с Элли сегодня,та твердит,что мое обожество (это как бе производная от восклицания 'о,хосспаде',которое я слышу каждый раз,когда epotajje в голову ударит)грустное какое-то.А что нет-то?
Я не хочу заходиться стонами жалости к себе,мне себя не жалко.)-пользуйтесь,дорогие мои,пройдитесь по моему позвоночнику,залейте горячим воском,я буду вашей куклой для игл и булавок - только смыла в этом маловато. видимо перечитала книжек,написанных обиженными женщинами дядями,или музыки такой переслушала-в общем,застряла на состоянии тридцатилетнего холостяка.Хотя,пожалуй,не слишком много знаю об этом.
What if someone changes my mind and will you be here to suffer?
Ох,едва ли.
Не узнав еще многого,быть пресыщенным .Глупо.
Но именно это сейчас и происходит.Есть что-то,на что можно опираться-чтобы не быть частицей разреженной и замусоренной,потрепанной людьми атмосферы-но ЧТО это? Что,что,что,ЧТО,черт возьми?
Я не знаю.Честно.
Try to close my eyes and drift off to other scenes,loose myself in glossy pages-dull magazines.Да,простите,я пишу о том,как мне плохо.О своих сокровенных переживаниях.Потому что это теплая,такая молочно-белая,такая живая боль выбрасывается из меня таким образом-с пароноидальной претензией на самовыражение.
С криком- как свидетельством того,что 'я' где-то есть,где-то существует.
Ладно,не будем ударяться в лирику-она порядком заебала.
Если все это подростковый максимализм,когда уже наступит взросление?Найдется ли опора или так же точно придется болтаться в воздухе?
all I need is...flatline! каким же голосом Марко выкрикивает это-хотя и слышала бесчиленное количество раз,все еще вздрагиваю от этого.
Люблю,когда люди говорят шепотом.Или переходят на крик,или глубоко дышат-так они так больше тратят себя.Хм...
Ну вот теперь вы видите,да,что я расклеилась ? Только бы понять,отчего мне так хочется это показать? Не хочу сочувствия и прочего-глупо,во-первых,во-вторых,не заслуживаю этого.
Но и заткнуться не могу.Люди,которые переживают все либо деревянные,либо лицемерные,или же просто ничего особенно не происходит.Или они такие адекватные,вежливые,сильные,цельные личности.
Люди с картинок.
суббота, 10 октября 2009 г.
Новые обстоятельства (продолжение 5)
Наша комната была на первом этаже, самая крайняя от входной двери. Было из-за такого соседства шумновато, и я не раз пожалела, что мы первыми заняли комнату на этаже. Вслед за нами комнаты начали занимать другие семейные пары или группки студентов.
В общежитии жило много семей молодых преподавателей.
Сдружилась я с семьей Борисовых, а Раиса Александровна стала моей приятельницей. Такая тоненькая, чёрненькая, с высоким голоском, смешливая. Она всё умела - спечь пирог, связать свитер или шарф, а как она управлялась со своими мужчинами!
Её муж Валера и сын, тоже Валера, - были почти на одно лицо: оба альбиносы, увальни, курносые, с припухшими веками и губами. Одна разница - маленький Валера был в несколько раз меньше своего папы. Рая среди них была как моторчик.
Как-то я попросила её научить меня вязать - у неё такая была замечательная шапочка с длинными ушами. Хочу такую!
- Х-м! - сказала Рая. - Х-м! Ты знаешь, это тебе не тяп-ляп, научить сложнее, чем самой связать, а мне некогда. Ладно, купи шерсти, приходи вечером. Только я уже знаю - ничего не выйдет. Я тут начала Вале с нашего этажа показывать, так рассорились. "Ты, - говорит, - не учишь!"
При этом Рая раскрыла глаза в пол-лица и скопировала возмущение незнакомой мне Вали. Шерсть я купила, но одним уроком всё и ограничилась - некогда было Рае со мною сидеть. (Позже я нашла кружок вязальный и таки выучилась вязать).
Была еще семья математиков, жену звали Гута, добрая и веселая прибалтийка, не красавица, но славная. Она замечательно пекла, и я у неё взяла несколько уроков - как замешивать тесто.
Гута была спортсменкой, и они с мужем и ребёнком часто выезжали в город - то на каток, то в бассейн, то на футбольные матчи.
Через год после меня на нашу кафедру пришла работать еще одна выпускница нашего института, звали ее Ирина. Высокая, угловатая, внешне напоминавшая композитора Листа, незамужняя, явная феминистка, она очень хорошо играла на скрипке. Ее комната была на втором этаже, почти над нами. Весенними и летними вечерами мы часто слышала ее скрипичную музыку, проникающую через открытые окна.
Вот с кем я рассчитытвала сойтись поближе - всё же почти однокашницы, общие воспоминания об альма-матер. Опять же - любовь к музыке. И Ирина не была обременена семьёй.
Но Ирина быстро сдружилась с Юлией и образовала с нею что-то вроде "элитарного корпуса" на нашей кафедре. Я в их кружок вписаться не могла.
Один раз мы с мужем были в мясном магазине в центре города, встали за чем-то в очередь. Вдруг около меня остановилась Юля - в шубке, меховой шапочке. (На мне тогда было надето толстое драповое пальто, а на уши - вязаная шапочка с пододетой незаметно под низ - для тепла - другой, поменьше).
"Буженинки захотелось?" - спросила Юля, улыбнулась и пошла дальше. Я повернулась к Самуилу: "Чего - захотелось?" - "Я не понял", - ответил он. "Буженины", - сказала стоящая за нами женщина. "А что это?" - чуть не спросила я. Но удержалась и стала рассматривать ценники в стеклянной витрине. И тут увидала - около розового копчёного мяса на ценнике, зажатом в тонком колечке, закреплённом на ножке, было написано: "Буженина. Цена за 1 кг - ..." Я внутренне охнула - цена этого мяса была нам совершенно не по карману, мы могли себе позволить взять разве пол-палочки варёной колбасы. Юля, дочка главного редактора краевой газеты, явно больше меня разбиралась в радостях жизни.
Возглавлял наш коллектив бывший фронтовик, приземистый, рыжеватый, очень не дурак выпить, чистый "конформист", защитивший лет в сорок диссертацию и ничего более для себя не желающий, кроме сохранения своего кресла. Любые попытки каких-то преобразований на кафедре он встречал в штыки, причем выражалось это не в категорической форме, а так: "Погодите, спешить не надо, сейчас не время" и в том же духе. Инициатива гасла. Зато собраться кафедрой и устроить сабантуйчик - это он всегда был очень "за". Кафедралы его тихонько презирали за научную несостоятельность и трусость перед начальством, понимали, что с ним кафедра будет киснуть. «Прыгунов» немного интриговал и фрондировал перед завом, русский Игорь (в мятой рубашке) мечтал занять его место, секретарша обожала, чем вызывала ревность своего мужа и жены начальника. Одним словом, у нас был небольшой коллективчик - зеркальное отражение многих кафедр вузов СССР.
Мне поначалу там было неуютно, и я не понимала - почему. Вроде бы сдружилась с Раисой Александровной, с Валентиной Петровной, поддерживала приятельские отношения с некоторыми мужчинами, но те люди, которые меня интересовали («Прыгунов», Ирина) - с ними у меня контакта не наладилось. «Прыгунов» со всеми держал себя задиристо, Ирина же была подчёркнута суха со мною. Создавалось впечатление, что я много младше них; как-то они держались . с превосходством, что ли. Я же в них видела сложившиеся личности, со своими жизненными ценностями - это меня в них и привлекало: их уверенность в себе. Мне до этого было очень далеко.
Наступал праздник Нового года. В его преддверии кафедра собралась в почти полном составе в одной из наших аудиторий, но Самуил в институт праздновать не пошёл, остался на посёлке. По коридорам и холлам ходили подвыпившие преподаватели, в актовом зале стояла елка, я же бродила в новом парчовом, собственноручно сшитом платье по огромным пространствам и лестницам одна и чувствовала такую неприкаянность! Случайные, временные приятельства с женщинами, работницами института, не заполняли пустоты в душе, не было близкой подруги... Эти проходы по холлам и лестницам так мне запомнились, что часто я видела себя во сне вот так бродящей по коридорам и лестницам, ищущей то ли выход, то ли нужного человека.
Тогда же у меня стали портиться отношения с мужем. Они стали разлаживаться ещё у родителей, когда я была не довольна его событыльничеством с Папой. Но когда у нас появилась отдельная комната, ссоры не прекратились, наоборот - они стали ещё чаще. Самуил задерживался с приездом домой. Дорога отпосёлка в наше общежитие занимала около часа, но и в восемь вечера, и в девять Самуила дома не было. Я приходила с занятий часа в три-четыре, иногда нарочно задерживалась до семи в лаборатории, чтобы не идти в пустую комнату, но вернувшись, сготовив ужин, я сидела одна, не имея понятия - где муж и скоро ли вернётся. Телефона у моих родителей не было, выяснить - где Самуил - не было никакой возможности. Когда он возвращался, то на моё недовольное «Ну, почему так долго», отвечал - «Засиделся у родителей, с Женькой» или «Пошёл в гости Саше, позвал». И так почти ежедневно. Я возмущалась: «Как ты не понимаешь - я же тут одна! Почему ты не едешь домой?» - «Ну, почему одна, сходи к Борисовой своей.» или что-то подобное отвечал он.
Совершенно невозможно было с ним разговаривать о задержках, получала в ответ какие-то нелепости. Никак не могла ему вдолбить - ну, нельзя так себя вести - не торопиться домой!
Летом было иначе - летом он обязательно привозил Женечку, и у нас была замечательная семейка: мы гуляли, выезжали в город, на Амур, в парки, куда маленькую меня водили Мама с Папой. Мы ездили в гости, приглашали посёльских друзей к себе. Но как начинались холода - наша семья редко собиралась вместе. И если Самуил на посёлке был в своём кругу - прежние друзья, тесть с тёщей, сынишка, то я почти до ночи была одна - ходить в гости мне не хотелось да и неудобно было: вроде бы семейная, а все вечера одна.
И у нас, конечно, начались разборки и выяснения - кто виноват и в чём дело?/lj-cut>
В общежитии жило много семей молодых преподавателей.
Сдружилась я с семьей Борисовых, а Раиса Александровна стала моей приятельницей. Такая тоненькая, чёрненькая, с высоким голоском, смешливая. Она всё умела - спечь пирог, связать свитер или шарф, а как она управлялась со своими мужчинами!
Её муж Валера и сын, тоже Валера, - были почти на одно лицо: оба альбиносы, увальни, курносые, с припухшими веками и губами. Одна разница - маленький Валера был в несколько раз меньше своего папы. Рая среди них была как моторчик.
Как-то я попросила её научить меня вязать - у неё такая была замечательная шапочка с длинными ушами. Хочу такую!
- Х-м! - сказала Рая. - Х-м! Ты знаешь, это тебе не тяп-ляп, научить сложнее, чем самой связать, а мне некогда. Ладно, купи шерсти, приходи вечером. Только я уже знаю - ничего не выйдет. Я тут начала Вале с нашего этажа показывать, так рассорились. "Ты, - говорит, - не учишь!"
При этом Рая раскрыла глаза в пол-лица и скопировала возмущение незнакомой мне Вали. Шерсть я купила, но одним уроком всё и ограничилась - некогда было Рае со мною сидеть. (Позже я нашла кружок вязальный и таки выучилась вязать).
Была еще семья математиков, жену звали Гута, добрая и веселая прибалтийка, не красавица, но славная. Она замечательно пекла, и я у неё взяла несколько уроков - как замешивать тесто.
Гута была спортсменкой, и они с мужем и ребёнком часто выезжали в город - то на каток, то в бассейн, то на футбольные матчи.
Через год после меня на нашу кафедру пришла работать еще одна выпускница нашего института, звали ее Ирина. Высокая, угловатая, внешне напоминавшая композитора Листа, незамужняя, явная феминистка, она очень хорошо играла на скрипке. Ее комната была на втором этаже, почти над нами. Весенними и летними вечерами мы часто слышала ее скрипичную музыку, проникающую через открытые окна.
Вот с кем я рассчитытвала сойтись поближе - всё же почти однокашницы, общие воспоминания об альма-матер. Опять же - любовь к музыке. И Ирина не была обременена семьёй.
Но Ирина быстро сдружилась с Юлией и образовала с нею что-то вроде "элитарного корпуса" на нашей кафедре. Я в их кружок вписаться не могла.
Один раз мы с мужем были в мясном магазине в центре города, встали за чем-то в очередь. Вдруг около меня остановилась Юля - в шубке, меховой шапочке. (На мне тогда было надето толстое драповое пальто, а на уши - вязаная шапочка с пододетой незаметно под низ - для тепла - другой, поменьше).
"Буженинки захотелось?" - спросила Юля, улыбнулась и пошла дальше. Я повернулась к Самуилу: "Чего - захотелось?" - "Я не понял", - ответил он. "Буженины", - сказала стоящая за нами женщина. "А что это?" - чуть не спросила я. Но удержалась и стала рассматривать ценники в стеклянной витрине. И тут увидала - около розового копчёного мяса на ценнике, зажатом в тонком колечке, закреплённом на ножке, было написано: "Буженина. Цена за 1 кг - ..." Я внутренне охнула - цена этого мяса была нам совершенно не по карману, мы могли себе позволить взять разве пол-палочки варёной колбасы. Юля, дочка главного редактора краевой газеты, явно больше меня разбиралась в радостях жизни.
Возглавлял наш коллектив бывший фронтовик, приземистый, рыжеватый, очень не дурак выпить, чистый "конформист", защитивший лет в сорок диссертацию и ничего более для себя не желающий, кроме сохранения своего кресла. Любые попытки каких-то преобразований на кафедре он встречал в штыки, причем выражалось это не в категорической форме, а так: "Погодите, спешить не надо, сейчас не время" и в том же духе. Инициатива гасла. Зато собраться кафедрой и устроить сабантуйчик - это он всегда был очень "за". Кафедралы его тихонько презирали за научную несостоятельность и трусость перед начальством, понимали, что с ним кафедра будет киснуть. «Прыгунов» немного интриговал и фрондировал перед завом, русский Игорь (в мятой рубашке) мечтал занять его место, секретарша обожала, чем вызывала ревность своего мужа и жены начальника. Одним словом, у нас был небольшой коллективчик - зеркальное отражение многих кафедр вузов СССР.
Мне поначалу там было неуютно, и я не понимала - почему. Вроде бы сдружилась с Раисой Александровной, с Валентиной Петровной, поддерживала приятельские отношения с некоторыми мужчинами, но те люди, которые меня интересовали («Прыгунов», Ирина) - с ними у меня контакта не наладилось. «Прыгунов» со всеми держал себя задиристо, Ирина же была подчёркнута суха со мною. Создавалось впечатление, что я много младше них; как-то они держались . с превосходством, что ли. Я же в них видела сложившиеся личности, со своими жизненными ценностями - это меня в них и привлекало: их уверенность в себе. Мне до этого было очень далеко.
Наступал праздник Нового года. В его преддверии кафедра собралась в почти полном составе в одной из наших аудиторий, но Самуил в институт праздновать не пошёл, остался на посёлке. По коридорам и холлам ходили подвыпившие преподаватели, в актовом зале стояла елка, я же бродила в новом парчовом, собственноручно сшитом платье по огромным пространствам и лестницам одна и чувствовала такую неприкаянность! Случайные, временные приятельства с женщинами, работницами института, не заполняли пустоты в душе, не было близкой подруги... Эти проходы по холлам и лестницам так мне запомнились, что часто я видела себя во сне вот так бродящей по коридорам и лестницам, ищущей то ли выход, то ли нужного человека.
Тогда же у меня стали портиться отношения с мужем. Они стали разлаживаться ещё у родителей, когда я была не довольна его событыльничеством с Папой. Но когда у нас появилась отдельная комната, ссоры не прекратились, наоборот - они стали ещё чаще. Самуил задерживался с приездом домой. Дорога отпосёлка в наше общежитие занимала около часа, но и в восемь вечера, и в девять Самуила дома не было. Я приходила с занятий часа в три-четыре, иногда нарочно задерживалась до семи в лаборатории, чтобы не идти в пустую комнату, но вернувшись, сготовив ужин, я сидела одна, не имея понятия - где муж и скоро ли вернётся. Телефона у моих родителей не было, выяснить - где Самуил - не было никакой возможности. Когда он возвращался, то на моё недовольное «Ну, почему так долго», отвечал - «Засиделся у родителей, с Женькой» или «Пошёл в гости Саше, позвал». И так почти ежедневно. Я возмущалась: «Как ты не понимаешь - я же тут одна! Почему ты не едешь домой?» - «Ну, почему одна, сходи к Борисовой своей.» или что-то подобное отвечал он.
Совершенно невозможно было с ним разговаривать о задержках, получала в ответ какие-то нелепости. Никак не могла ему вдолбить - ну, нельзя так себя вести - не торопиться домой!
Летом было иначе - летом он обязательно привозил Женечку, и у нас была замечательная семейка: мы гуляли, выезжали в город, на Амур, в парки, куда маленькую меня водили Мама с Папой. Мы ездили в гости, приглашали посёльских друзей к себе. Но как начинались холода - наша семья редко собиралась вместе. И если Самуил на посёлке был в своём кругу - прежние друзья, тесть с тёщей, сынишка, то я почти до ночи была одна - ходить в гости мне не хотелось да и неудобно было: вроде бы семейная, а все вечера одна.
И у нас, конечно, начались разборки и выяснения - кто виноват и в чём дело?/lj-cut>
Культпрограмма
Да, ходила я тут третьего дня на мюзикл "Монте-Кристо". Очень даже, так что рекомендую)
Вот к примеру куски оттуда:
1. Фернан и Вильфор - О, господи
2. Соленый ветер/Боже правый
Вот к примеру куски оттуда:
1. Фернан и Вильфор - О, господи
2. Соленый ветер/Боже правый
Подписаться на:
Сообщения (Atom)